Память фрагментарна…
…Свершилось! Отныне и навеки! “Я свободен”, - как поёт один реальный парень. Папка с дипломным проектом, тубус с чертежами, теоретическая механика и сопромат – всего этого больше нет в моей жизни! Прощай, бурса и неоконченное техническое образование! Как там у поэта? – “чего-то там рухнет, и свобода нас встретит па-ра-рам у входа, и братья что-нибудь дадут!”
…Запах сирени, краснокирпичные стены музыкального училища, тишина, прохладные аудитории, легкий озноб от волнения… Я играю перед высокой комиссией; комиссары в пыльных шлемах, уставшие в боях, только что с фронтов культпросвета, слушают меня, подперев голову кулаками…
Дорогие мои, незабвенные, два отца Анатолия – Колесников и Лоскутов… Как молоды вы были, красивы и непогрешимы! Как верили в меня! Я не подведу… Это ничего что пальцы мои, с которых только вчера сняли швы, не гнутся и плохо чувствуют струны… Я сыграю, я сейчас сыграю, и вы услышите, что всё не зря…
…Моя бабушка, Катерина Николаевна, говаривала прежде, и слова её звучат из далёкого моего детства: “Должно повезти в жизни трижды: у кого родиться, у кого учиться и на ком жениться”. Но вот понять, повезло или нет, ты можешь только по прошествии кучи времени… Неправильно это. А может, правильно… Может, просто ума не хватает понять… Или времени задуматься… Увидеть, что ты шел в нужную сторону можно только когда придёшь куда-нибудь… Но это так, к слову.
…Как-то жена подарила мне небольшую итальянскую фляжечку, там на донышке было написано The Life is made of small things – Жизнь состоит из мелочей.
Лоскутов курит Беломор, стряхивая пепел куда придётся, табачный дым смешивается с его аурой и делает её более видимой. Сначала он что-то говорит, глядя прямо в глаза, это хорошо; потом берёт на инструменте аккорд, потом ещё: вот смотри… видишь?
– Да…
– Понимаешь?
– Да, вроде…
Переход к уроку практически незаметен.
– А сыграй вот так…
– Анатолий Николаевич, в прошлый раз было по-другому…
– Да? Ну, неважно. Главное, чтобы было хорошо. Можно и так…
У этого дядьки мне предстоит учиться. Дядька старше меня всего на семь лет… Благослови его Господь.
…– Анатолий Николаевич, а вот три тысячи лет до Рождества Христова, в Месопотамии, в социальной иерархии музыканты были на третьем месте после Бога и царя… А у нас место музыканта где-то между официантом и приёмщиком стеклотары…
– Не думай об этом.
…– А вот тут господин Бах говорит, что “конечная и последняя цель всей музыки – служение славе Божьей и освежению и утешению духа” …
– Ты будешь сегодня играть или нет?
…Если кто помнит, в училище при входе стоял большой гипсовый бюст Мусоргского. Познавшие жизнь старшекурсники периодически красили ему нос красным фломастером. Краску счищали вместе со слоем гипса, но потом нос становился красным опять… Многие славные музыканты прошли этот путь вслед за гением земли русской… Как говорил в ту пору один училищный философ с баяном: Сто грамм – не стоп-кран, дёрнешь – не остановишься… Потом бюст убрали.
…Память избирательна…
…Для кого-то ван Гог – это “Посолнухи” и “Виноградники в Арле”, для других – наклейка на бутылке абсента и мужик без уха. Как мы видим, что мы помним, то мы и есть. Так сложилось, что я не смог проводить своего учителя в последний путь, не шел за гробом… В моей памяти Анатолий Николаевич навсегда останется живым. А что до его недуга… Пророк Моисей был косноязычен, Цезарь страдал эпилепсией, Наполеон был наполовину женщиной… Достоевский, Рембо, Чайковский… – список бесконечен. Бог метил избранников своих страданием плоти, ибо только через страдание дух человеческий устремляется к Богу, страдающая душа причастна Ему. Без изъяна человек совершенный не знает смирения, сострадания, склонен считать себя причиной и целью Космоса, венцом творения, рассуждает о самодостаточности человеческой природы, лелеет свою самость… Самая большая цена, которую может заплатить человек, это его жизнь. И человека, заплатившего эту цену, не нам судить, судит человека Господь Бог, и то после смерти, а нам можно только благодарить судьбу за то что прожили часть своей жизни с ним рядом.
…апокриф Евангелие от Фомы: царство Божье внутри вас…
Посольский “Форд” лихо паркуется, заезжая тремя колёсами на тротуар, мы выходим с Лоскутовым на мелкий дождичек, пересекаем проспект, входим в костёл Святого Креста. Торжественная строгость, тишина, доска из серого мрамора на одной из колонн – “Сердце Шопена”. Кладу руку и явственно чувствую толчки… Может, это отзвуки прошлого, может, – оживший под руками мастеров серый мрамор; но, скорее всего, это бухает моё собственное сердце, от волнения трудно понять… Рядом – словно окаменевший профиль Лоскутова, неподвижный взгляд… О чём он думал тогда… Жизнь и смерть не имеют значения, всё преходяще, бессмертно и вечно только Божественное в человеке. Средоточие истины – в музыке, в слове, обращённом к Богу.
В обратный путь через всю Варшаву прёмся с бачком и унитазом – Лоскутов приобретение сделал. На вахте в гостинице: “Панове сантехники?” – “Ага. Из Калининграда”.
…Дёргается вверх-вниз дверная ручка, кто-то ломится в дверь, жена подхватывается и бежит в прихожую: “Это твой Лоскутов…” Так, без звонка и стука, действительно мог приходить только Анатолий Николаевич. Он не представлял, что дверь может быть закрыта, и начинал ломиться: “У тебя день рождения; приглашаешь или нет, я всё равно приду, у меня для тебя подарок.” На другой день принёс книгу о Рахманинове: “Сергею Васильевичу от Сергея Васильевича”, пел русские песни, играл на гитаре; Толя Лукин читал Неруду и Вальехо, мы с ним тогда работали над спектаклем “Четыре времени сердца”; потом все погрузились к Серёже Семененкову в его “Опель” и поехали на карьер купаться…
…Воспоминания приходят по ночам…
…Мою первую пьесу, сочинённую на первом курсе, эту мою писаную торбу, мою гордость и отраду сердца моего с названием “Я буду помнить” и с посвящением А. Лоскутову он так и не увидел, у меня не хватило духу показать, хотя там было всё не так плохо…
На каком языке думал Анатолий Николаевич, когда сочинял свой Концерт для домры? Сейчас, когда я делаю аранжировку и по такту раскладываю оркестровую фактуру на гитарный дуэт, я слышу, что его оркестр звучит как большая гитара: по-гитарному организовано акустическое пространство, гитарные вертикали и расположение нот в аккордах… Сделано мастерски, красиво. И я вспоминаю его слова: “Никто не должен догадаться, из какого колодца ты берёшь воду”. Анатолий Николаевич, друг мой дорогой, никто не узнает, я никому не скажу!
…Как-то ранним утром звонок: “Приезжай, запишем с тобой домру с гитарой, у брата день рождения, хочу ему послать, подарок сделать…” Он настраивает старенький магнитофон, мы начинаем играть… Руки уже не слушаются его, мы пробуем снова и снова, не получается ничего… Он смотрит беспомощным извиняющимся взглядом… Я закусываю губу… “Анатолий Николаевич, давайте в другой раз, не сегодня, запишем непременно!”
…Другого раза у нас уже не было.
…Всего дольше помнятся частности. Память о путешествии состоит из запахов, отражения луны в луже на набережной Амстердама, незашторенного окна с открытым роялем и женщиной в кресле, пустых гулких улиц ночного Хорна, хрустящего утреннего ледка под ногами и летящей над каналами непостижимой, щемящей невозможностью прикосновения душой тайны человеческого бытия…
…Рейна – студентка, учится в университете в Амстердаме, изучает русский язык, поёт в хоре казачьи песни, продаёт русские книги и кассеты с фильмами Тарковского. Нам с Лоскутовым интересно: “Рейна, почему изучаешь русский язык и поёшь русские песни?” – “Не знаю, с неба спустилось…” – “Тогда запиши в свою тетрадку, Рейна: на небе – Бог, на земле – Россия”.
…Наш концерт в Хорне в протестанской церкви. Всё как положено: сцена, ряды кресел, нарядная публика… На мой недоуменный вопрос Лоскутов отмахивается: “Они как-то договариваются с Богом.” Перед концертом взбираюсь наверх, где орган, тихонько сажусь на место органиста. Читаю табличку: “Орган 1827 года. Утрехт”. Трогаю клавиши, закрываю глаза…
После первого отделения ухожу побродить по ночному городу. Лоскутов вдогонку: “Только местных не бей!” Выхожу на набережную… В чёрной воде жёлтые огни, старинные парусники тихонько поскрипывают, мачты в два обхвата, вдоль канала кирпичные островерхие домики под черепицей… Пришло из детства: сказка Андерсена! Только у подъездов вместо карет “Форды” и “Мерседесы”, в окнах – цветные телевизоры, на крышах – спутниковые антенны, и горит надпись - ”Ночной джаз-клуб”.
…2004 год, месяц март, в издательстве выходит Альбом для юношества – сборник сочинений и аранжировок Анатолия Лоскутова. Автор с гордостью подписывает нам с Семененковым по экземпляру: “Дарю!” Через день Серёжа звонит упавшим голосом: “Ноты требуют сдать в библиотеку колледжа, распоряжение Штатнова…“ Я молча складываю в кармане фигу: “Серёженька, передай, пожалуйста, что я свой экземпляр потерял. Готов возместить ущерб деньгами!”… Нельзя так обходиться с Маэстро. Сборник по сей день стоит у меня на полке. Сергей свой, как я понял, тоже не сдал!
…Я обращаюсь к моим друзьям, преподавателям колледжа, к Инне Готовчик и Юле Калининой: дорогие мои Инна и Юля, мы с вами большие молодцы, мы помним, потому что у нас есть память, мы играем и пишем музыку, потому что она звучит в нашем сердце. Вы лучше всех. Вы сыграли “Песню без слов”, песню о дорогом для нас человеке, так, как не сыграет больше никто. Крепко вас обнимаю.
…Размеренно проходят дни и складываются в года. Это так естественно, так само по себе, как сами собой рифмуются слова и складываются в стихи, как нота к ноте звуки складываются в песню… Это главное предназначение слов и звуков. Года складываются в жизнь, слова складываются в книги. Сумма жизней на земле есть форма времени. Равно как совокупность слов, произнесённых когда-либо, есть речь, как совокупность сыгранных нот есть музыка, и они есть производные времени и жизни и их смысл.
